Доклад на Московском Лермонтовском форуме

Харитонов М. М.

СПЕКТР СОЗВУЧИЙ С М. ЛЕРМОНТОВЫМ В ПОЭТИЧЕСКИХ ПЕРЕЖИВАНИЯХ ЕВРЕЕВ-МАРКСИСТОВ И ЕВРЕЕВ-КОММУНИСТОВ

Проведено концептуальное исследование фактов деклараций и проявлений поэтических предпочтений ряда известных участников сионистского движения и событий масштабной попытки коммунистического преобразования России.
Мощная напряженность лермонтовского поиска в безмерной системе хронотопов созвучна задачам поиска путей стабильного приемлемого существования в исторически длительной перспективе. Соотнесение поэтических переживаний евреев, связавших себя с марксистским экспериментом в России, и евреев-участников создания сионистского Государства дает ориентиры к деятельности в условиях современных межцивилизационных конфликтов. В причинной связи с обстоятельствами их конкретных жизненных ситуаций, воспринятых философско-политических концепций, выработанных собственных воззрений рассмотрены политические и поэтические судьбы Шаула Черниховского, Хаима Бялика, Бориса Гапонова, Иосифа Уткина, Рувима Фраермана, Владимира Жаботинского, Давида Бен-Гуриона.
Сочетание личностных особенностей с давлением переживаемых обстоятельств представляет, в общем случае, два варианта предпочтений:
- если личности свойственно переживать себя Субъектом, ответственным за содержание и качество своего проживания, своего вмешательства во временно предоставленный тварный мир; если такой личности свойственно холистическое, системно-целостное восприятие масштабного и глубокого миропроживания с позиции своего вмешательства; если конкретные обстоятельства проживания не подавляют такую личность, то – отражение своих переживаний такая личность находит в поэзии М. Лермонтова;
- если природные склонности и, особенно, давление обстоятельств проживания заставляют человека переживать себя вынужденным приспосабливаться к непосредственным внешним влияниям, заставлять себя оперативно реагировать на условия обстоятельств, то - отражение своих переживаний такой индивидуум находит в поэзии В. Маяковского.  
Настроение и образы лермонтовской поэзии (Демон, Мцыри) глубоко и точно выразили эмоциональный и мысленный поиск выхода из положения притесняемых и гонимых. Практические действия привели к формированию еврейской государственности с её центральным территориальным ядром и системой разнородных связей с международным сообществом.
Помимо потоков переселенцев в Израиль, которые были побуждаемы и направляемы сионистской пропагандой и организованными усилиями различных учреждений и обществ, было немалое число тех, кто самостоятельными поисками смысла своего проживания приходил к идее переселения и работы на страну. Такие ищущие составили значительное число тех, кто формировал экономику и армию, культуру и науку, - их пассионарность и ставка, прежде всего, на собственные, личностные силы давали практически значимые результаты. Напряженность их чувств и творчества требовала осмысления и выражения – они находили это в лучших произведениях искусства и сами создавали таковое. Русскоязычным в таком состоянии был близок Лермонтов, они старались провести его к своим иноязычным соратникам сквозь языковые барьеры.
Биографии и произведения переводчиков Лермонтова на иврит дают возможность определить смысл созвучия лермонтовских исканий переживаниям этих людей, которые стремились не зря прожить свои жизни.
К 1880-му году исчерпала себя эпоха Гаскалы в России – эпоха увлеченности усвоением европейского образования. В еврейской среде зародились и приобретали все больше приверженцев идеи переселения в Палестину, которые позже оформились в идеологию сионизма. История и культура еврейского народа вступили в новую эпоху, получившую название "национального возрождения". Когда возникла возможность претворить в жизнь пророчество о возвращении, потребовались сложные процессы, связанные с бунтом и попранием святынь, чтобы освободиться от традиционных запретов и искажений. Наиболее заметными вершинными проявлениями этого «бунта» были сионисты и евреи-коммунисты (Троцкий: «Я не еврей, я коммунист»).  Настроения «бунта» в системе отношений «Личность – Творец – Общество/государство» были созвучны симфонии лермонтовских переживаний. И лермонтовские образы вместе с энергетикой лермонтовских переживаний были интегрированы в «бунтарскую» культуру. Хотя заповедь возвращения и заселения Земли Израиля является интегральной частью данных нам законов и Божественных указаний, традиционное сознание было не в состоянии проявить необходимую историческую инициативу. Оно предпочло тянуть время и откладывать любые практические действия до прихода Машиаха (Мессии).
В поэзии «бунта» ярчайшим представителем был поэт Шаул Черниховский. В пять лет выучился читать по-русски, в семь — на иврите, а с десяти лет учил Пятикнижие с домашним учителем в группе для русскоязычных еврейских детей; еврейские дисциплины он изучал у частных меламедов – двух юношей, покинувших литовскую иешиву и ушедших "в народ", что было характерно для России той переломной эпохи. Эти меламеды нового типа совмещали еврейские и общие знания. Черниховский - один из основоположников новой поэзии на иврите, переводчик. Его поэзия воспевает внутреннее возрождение через сионизм, освобождение еврейской души. Мотивы стихотворения «Воздушный корабль» отразились в его балладе «На развалинах Бет-Шана» (1896). В «Воздушном корабле» Лермонтов соотносит два «проекта» - проект существования страны и проект личности. Те, кто грезил далекой родиной и на уровне самых туманных ощущений соотносил свое реальное проживание со смутной идеей возврата, /в еврейской среде в явной и в неявной форме культивировались ожидания и желательность возврата на историческую родину/, улавливали родственные ощущения в лермонтовском стихотворении.  Его современник Нахман Бялик учился в литовской иешиве, куда хасидов, к которым относилась семья Бялика, обычно не брали. Но он выдержал шестичасовой экзамен двух суровых раввинов и был единодушно принят. В среду ешиботников из внешнего мира долетали волнующие идеи, что сохранение евреев как народа зависит, в первую очередь, от их культурного самоопределения. Для того, чтобы приобщиться к универсальной культуре, самостоятельно осваивал русский язык.
Под впечатлением собственной молодости еврейские писатели этого времени создали в ивритской литературе образ "лишнего человека", который мучительно проходил свой жизненный путь и фатально не умел вписаться ни в еврейское, ни в какое-либо иное общество. На формирование этого образа повлияли лермонтовские строки из "Думы" ("Печально я гляжу на наше поколенье...): "Так тощий плод, до времени созрелый, / Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, / Висит между цветов, пришлец осиротелый, / И час их красоты – его паденья час!" Их роднило между собой и с Лермонтовым то, что каждый из них – субъект в своем жизненном проекте.
Все, что Жаботинский усвоил в молодости, усвоил вне школы, через книги. К 14 годам знал наизусть Шекспира в русском переводе, Пушкина и Лермонтова. В 17 лет перевел на русский стихотворение «Ворон» Эдгара По. До него это стихотворение переводили Д. Мережковский (1890), К. Бальмонт (1894). Перевод юного Жаботинского, оказавшись столь впечатляющим, печатался даже в советских изданиях, когда лишь одно упоминание его имени могло повлечь немалые неприятности. Но имя дипломатично умалчивалось, а псевдоним Альталена проблем не вызывал - перевод, мол, сделан русским итальянского происхождения1.
Мироощущение, в которое входило ощущение будущих ситуаций на основе ощущения сложных системных зависимостей, ценностными критериями, поэтическим языком выражения глубоких смыслов – все это делало Жаботинского ментально близким Лермонтову. Это давало ему возможность черпать энергию лермонтовского переживания, обогащать свою аргументацию лермонтовскими мыслями и формами. Поступив на юрфак Бернского университета, включился в жизнь «русской колонии» из трех сотен молодых людей, в большинстве своем евреев. Некоторые бежали от притеснений и полиции, некоторых не приняли в российские университеты из-за «процентной нормы». Спорили о мировых проблемах: путях изменения политического режима в России, сущности революции, социализме и сионизме и прочих «измах». Семнадцатилетний юноша назвал себя сионистом, отметил ненависть, окружавшую евреев в Европе и предсказал «Варфоломеевскую ночь». Заявил – «Единственный путь – это всеобщая репатриация евреев в свою страну». Собрание взорвалось, Жаботинского сочли антисемитом-провокатором. Пророческие слова всегда воспринимаются трудно. Он повторит такой призыв через 40 лет, накануне Второй мировой войны, и удостоится еще более бурного неприятия. В 18 лет он написал одно из лучших своих стихотворений «Город Мира» (он имел в виду Иерусалим).
Над костром моим синеет
ширь ночного небосклона.
Тихо дремлют в отдаленьи
стены скорбного Сиона.
…Там, вдали, где тьма густая,
струны стонут, надрываясь,
разбиваясь и рыдая;
тихий голос где-то плачет
или, может быть, поет, -
над Сионом легкий призрак
белой женщины плывет.
… И, шепча свои молитвы,
встал араб неторопливо.
«Да прославится Всевышний,
нам явивший это диво.
Этот призрак – Город Мира.
Я слыхал, что каждый год
песню скорби над Сионом
эта женщина поет.
Я слыхал среди арабов:
Тот, пред Кем благоговеем,
обещал во дни былые
эту землю иудеям.
Нет владыки кроме Б-га –
Ла Иллаху иль Алла! –
Злоба сильных только глина,
слово Г-спода – скала.
Но столетья проходили,
и в печали непрестанной
скорбно жили иудеи
вне страны обетованной, –
жили, родины и чести
волей рока лишены,
только веру сохранивши
от великой старины…
Как и у Лермонтова, у Жаботинского не было личных впечатлений о земле, по которой ходили библейские Пророки. Но, данное от природы и развитое философское и поэтическое вИдение позволили вырисовать впечатляющие пейзаж и сюжет.
В 1901 г. В. Розанов встретил в Риме В. Жаботинского (тот продолжал учебу в Италии). Розанов - человек, тонко чувствующий смыслы, глубоко декодирующий знаки их проявлений. По свидетельству А. Белого, его отличала способность чувствовать «апокалипсический ритм времени» 2. Николай Бердяев: Чтение Розанова — чувственное наслаждение. Трудно передать своими словами мысли Розанова. Да у него и нет никаких мыслей. Всё заключено в органической жизни слов ... Слова у него не символы мысли, а плоть и кровь … это какая-то первородная биология, переживаемая как мистика3. И вот что отметил Розанов при той встрече с Жаботинским в Италии. «Худенький молоденький еврей, почти мальчик, он был тогда типичным русским интеллигентным евреем, подсмеивавшимся над некоторыми древнееврейскими заветами, составляющими неудобство в быту, в жизни. ... Весь ушел в русские интересы, русский дух, русскую интеллигентность. А на развалинах Колизея в глубокую ночь он в упоении читал из Лермонтова: «Ликует буйный Рим, торжественно гремит…». Вслед за Лермонтовым, и Розанов, и Жаботинский выделили в своих переживаниях скульптуру умирающего гладиатора. «Чудный гладиатор этот дал мне пережить несколько истинно христианских минут»4. Все они отметили душу, охватившую взором умирающего соотнесенность ограниченной во времени и обусловленной конкретными обстоятельствами земной жизни с безмерным во времени, пространстве и смыслах мирозданием.
Поэзия лермонтовского стиха, поэзия художника-скульптора дали выражение ощущению этой соотнесенности, позволили отрефлексировать её. Рефлексия над собственным историческим бытием формирует поле культуры, связующее человека и вселенную в её антропосообразной части. И проблемы, возникающие в среде людей, ощущаются, осмысляются и решаются (их решение генерируется), прежде всего, в пространстве культуры. Культура, порожденная человеком, становится посредником между ним и мирозданием, давая субъекту адаптационные возможности. Сквозь языки и коды культуры проступает мир сущего, та самая жизнепричинность, которая нигде более не обнаруживает себя с очевидностью. В случае, если у человека такое ощущение является сильным и глубоко содержательным, если есть мужество не уклониться от переживания этого ощущения и пытаться его лелеять и осмысливать, если есть талант рационально или художественно осмыслить его, то получается судьба типа лермонтовской. Чем Лермонтов и интересен – он дал подбадривающий других образец отношения к переживанию такого ощущения, он дал образцы осмысления и выражения.

Мелькают, — близок час…. вот луч воображенья
Сверкнул в его душе… пред ним шумит Дунай…
И родина цветет…. свободный жизни край;
Он видит …
. . . . . . . .
Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд — игралище детей,
Осмеянный ликующей толпою!
И пред кончиною ты взоры обратил
С глубоким вздохом сожаленья
На юность светлую, исполненную сил,
Которую давно для язвы просвещенья,
Для гордой роскоши беспечно ты забыл:
Стараясь заглушить последние страданья,
Ты жадно слушаешь и песни старины,
И рыцарских времен волшебные преданья -
Насмешливых льстецов несбыточные сны. («Умирающий гладиатор»)
Сочетание а) озабоченности смысловой оправданностью жизни и качеством проживания  с б) способностью видеть индивидуальные жизни и мироздание в системно-целостных масштабах и отношениях – то общее, что свойственно этим трем личностям – Лермонтову, Розанову, Жаботинскому.
1903 год стал поворотным в жизни Жаботинского. Перед ним встал во всей своей мрачности еврейский вопрос. Начало его сионистской деятельности в России связано с идеей самообороны. В канун пасхи распространились слухи о предстоящем погроме. Жаботинский немедленно стал действовать. Послал письма наиболее известным деятелям Одессы и предложил им организовать отряд самообороны. Ни от кого из них ответа не получил. Это было первое знакомство с еврейской пассивностью, вызванной страхом и завышенным доверием госинститутам. С тех пор ему предстояло всю жизнь бороться в поле этих явлений. В борьбе существенную роль играло поэтическое слово с особым проявлением русского поэтического слова. Философской, этической и энергетической мощью лермонтовского слова Жаботинский был уже очарован.  Розанов отмечает эволюционный скачок в настроениях Жаботинского: «Его потрясли погромы… Жаботинский весь ушел в сионистскую мечту...». Свидетельством боевой настроенности может послужить факт перевода им на иврит «Спартака» Р. Джованьоли. В годы Первой мировой войны вместе с полным георгиевским кавалером, уроженцем Пятигорска Иосифом Трумпельдором формируют Еврейский легион в составе британских войск, который должен был, по замыслу Жаботинского, закрепить за еврейским народом моральное право на возвращение в Палестину.
Видевший более сложную систему социальных отношений, чем просто подсистема экономических отношений, Жаботинский не разделял мнения тех, кто делал ставку на интернационализм угнетаемых социальных слоев. Другой лидер Бен-Гурион, практический создатель Государства, был левым прагматиком, видевшим задачу в создании общества, основанного на социалистических или коммунистических  идеалах. В 1934 г. два вождя встретились в попытке преодолеть раскол. В 2012 г. на сценах израильских театров попытались воспроизвести смыслы и формы этой встречи. От статьи 1901 г. о Чехове и Горьком до автобиографии, написанной на склоне лет, Жаботинский доказывал, что необходимым условием для широкого и прочного усвоения какой-либо идеи или тенденции, заложенной в литературном произведении, является именно ее фабульное воплощение5,6. В накале спора с прагматиком Бен-Гурионом эта увлеченность фабулой породила прочтение лермонтовского «Паруса» в качестве мифопоэтического аргумента: